Стихотворения и рассказы Я. П. Полонского - Страница 2

...

Он любил забиться куда-нибудь в уголок, и когда задумывался, большие серые глаза его с расширенными зрачками долго оставались неподвижными. Редко видел он посторонних, еще реже выходил на улицу… Фигуры кузнецов, прохаживавшихся по двору, всегда в преувеличенном виде рисовались в его воображении»
Однажды, проходя задней лестницей, где-то в четвертом этаже услыхал он бранчливый крик какой-то женщины и плач ребенка. Этого было для него достаточно, чтоб вообразить, что наверху обитают такие злые люди, которым ничего не стоит, повстречавшись с ним, отрезать ему ухо для собственного удовольствия…
Несмотря на неопределенное чувство грусти, им испытываемое, с каждым днем все более и более свыкался он с своим одиночеством, которое было для него вреднее всякой медленной отравы. Голова его искала здоровой питательной пищи и не находила. Воображение (огонь, с которым и детям играть опасно), развиваясь в нем на счет других способностей, постепенно создало ему вокруг него тот странный, фантастический и Гофмана достойный мир, которого никто, ниже сам великий психолог и философ, подозревать не мог.
Кто объяснит, как это делалось, что мальчик всему, каждой мелочи в доме, умел придать какое-то особенное, в зрелом возрасте непонятное, невообразимое значение? Каждая вещь была для него чем-то одушевленным, требующим от него известной степени сочувствия. Стук вбиваемого гвоздя был для него криком несчастного, которому не хочется лезть в стену… Когда его няня Августа вешала салоп свой, он был уверен, что и гвоздь это чувствует, и салоп понимает свое положение.
Кто бы мог подумать, что природная наблюдательность, самая заметная и все-таки никем не замеченная черта в его характере, не только не ослабила, но, так сказать, помогла играть его прихотливой, в высшей степени прихотливой фантазии?

Как Илюша любовался статуею Весны, бывшею у его отца, как он разбил эту статую и что от того произошло в его пылкой фантазии и слабеньком организме, – изображение этого и составляет все содержание рассказа «Статуя Весны». Эксцентрический Илюша обрисован автором с большой любовью, и нельзя не заметить, что подобные характеры находятся в соответствии с постоянным настроением самого поэта. Оттого-то, несмотря на свою странность, рассказ об Илюше нравится нам именно своей задушевностью и теплотою. Более просты, но тоже не без оттенка странности в характере маленького героя, два грациозные рассказа – «Груня» и «Дом в деревне». Рассказы эти помещены были в «Современнике» и, вероятно, не забыты нашими читателями, почему мы и считаем излишним распространяться о них на этот раз.

Стихотворения г. Полонского, ныне изданные, также большею частию должны быть знакомы нашим читателям: они были уже помещены в разных журналах после 1855 года и отчасти в «Современнике». Вникая в смысл этих стихотворений и дополняя ими прежде изданные, мы теперь яснее можем определить значение мечтательной задумчивости и неясных грез поэта. Он не мистик – это ясно из многих стихов его, проникнутых уважением к науке и любовью к реальной правде:

Миру, как новое солнце, сияет
Светоч науки, и только при нем
Муза чело украшает
Свежим венком.

Суеверные впечатления ранних лет жизни, нелепые сказки нянек – он прогнал от себя. Он сознается, что был суеверен в прежнее время:

Но из области мечтаний,
Из-под власти темных сил,
Я ушел – и волхвований
Мрак наукой озарил.
Муза стала мне являться
Жрицей мысли, без оков,
И учила не бояться
Ни живых, ни мертвецов.

Но что же влечет его беспрестанно в эту область мечтаний? Отчего он не удерживается в пределах живой, человечески ясной действительности? Ответ довольно положительный находим в некоторых его стихотворениях. Поэт рад бы жить действительностью; но она для него так безотрадна, скучна и бессмысленна, что он невольно стремится от нее подальше. Как скоро он принимается изображать что-нибудь из жизни, совершающейся перед его глазами, его стих становится так уныл и безотраден, что невольно щемит сердце. Если б в таланте г. Полонского было менее мягкости и какой-то стыдливости, то он, при своем грустном настроении, мог бы извлекать из своей лиры страшные звуки негодования и проклятия. Но проклинать он не умеет, и недовольство его выражается в тихой, задумчивой жалобе. Сколько мы знаем, только однажды уступил он общему, восторженному увлечению прелестями действительности (мы не имеем здесь в виду грациозных его стихотворений, воспевающих наслаждение чувством любви) – да и то в ожидании грядущих благ. Это было в то время, когда все были вдохновлены наступающим возрождением Руси посредством безыменной гласности и обличительных статеек против мелких подьячих. В стихотворении, под которым значится 1855 год, Полонский написал:

Поэт, в минуты вдохновенья,
Будь от пристрастия далек;
Язви насмешкою порок:
Насмешка громче наставленья, —
Когда ее на кару зла
Святая правда родила! и пр.

Настроение это, довольно оживленное и бодрое, продолжалось и в 1856 году, когда г. Полонский написал следующее стихотворение, отзывающееся отчасти дидактизмом, столь несвойственным его таланту:

НА КОРАБЛЕ
Стихает. Ночь темна. Свисти, чтобы мы не спали!..
Еще вчерашняя гроза не унялась:
Те ж волны бурные, что с вечера плескали,
Не закачав, еще качают нас.
В безлунном мраке мы дорогу потеряли,
Разбитым фонарем не освещен компас.
Неси огня! звони, свисти, чтоб мы не спали! —
Еще вчерашняя гроза не унялась…
Наш флаг порывисто и беспокойно веет;
Наш капитан впотьмах стоит, раздумья полн…
Заря!.. друзья, заря! Глядите, как яснеет —
И капитан, и мы, и гребни черных воли.
Кто болен, кто устал, кто бодр еще, кто плачет;
Что бурей сломано, разбито, снесено —
Все ясно: божий день, вставая, зла не прячет…
Но – не погибли мы!.. и много спасено…
Мы мачты укрепим, мы паруса подтянем,
Мы нашим топотом встревожим праздных лень —
И дальше в путь пойдем, и дружно песню грянем…
Господь, благослови грядущий день!